История одной семейки - Страница 17

Я отказался. Мне надо учиться, сказал я.

– А если я тебя сильно-сильно попрошу? – Солянка сложила свои лапищи на манер маленькой девочки и прижалась ко мне. Она пахла потом и эвкалиптовыми конфетками от кашля. Ощущение было такое, что ко мне прислонилась огромная мягкая пастила. Меня слегка затошнило.

Я схватил проходящую мимо официантку за фартук и взмолился:

– Счет, пожалуйста!

Официантка прониклась важностью момента и позволила отдать ей деньги. Солянка надулась.

– Я же еще ничего не заказала, – пожаловалась она.

– Если хочешь, оставайся тут, – сказал я.

Естественно, это предложение было с возмущением отвергнуто.

Вконец расстроившись, я зашагал к остановке – с Солянкой, висящей на моем локте. Не успели мы дойти, как подъехал трамвай. Вагоны были набиты битком. Я пропустил Солянку вперед. Она взобралась на подножку и ввинтилась в середину вагона. Я чуть-чуть замешкался, потому что ненавижу переполненные трамваи, – и тут дверь захлопнулась и трамвай отъехал.

– Лучше поздно, чем никогда, – пробормотал я, развернулся и побрел домой пешком.

Суббота у нас дома всегда сумасшедший день. Мои дамы не знают, куда деваться от сплошного «стресса выходного дня». В эту субботу Дорис возилась с какой-то травяного цвета тряпкой, которую якобы выкроили не так, отчего задница у сестры выглядела огромной. Поэтому Дорис хотела все перешить. Попутно она злилась на Андреа за то, что та не желала ей помогать. Хотя Андреа ни фига бы ей не помогла, а только изгадила бы материал, потому что с ног до головы была вымазана какой-то белой грязью. Грязь должна была раз и навсегда сделать кожу идеально ровной и чистой.

Мама звонила по телефону. В выходные она всегда боится «остаться не при делах». И поэтому каждые выходные даже слишком «при делах». Насколько я понял из телефонных разговоров, она пробовала один раз организовать поход в театр, два раза в кино, три раза на теннис и четыре раза встречу в кафе с подругами.

Бабушка занималась стиркой. Она рассортировала все грязное белье по девяти мешкам и спорила с тетей Труди из-за того, что та, мол, пачкает нижнее и постельное белье со скоростью света.

– Три раза на дню менять трусы и два раза в неделю наволочки – это я называю не любовью к чистоте, а бзиком! – возмущалась она.

А тетя Труди возмущалась в ответ, что бабушке нечего совать нос в ее нижнее белье. Бабушка заорала, что без ее обязательных постирочных суббот дом давно бы лопнул от грязного белья, а тетя Труди прошипела, что это уже бабушкин бзик – воображать себе, как без ее высочайшего надзора все в доме пойдет под откос. На что бабушка прорычала:

– Не дерзи!

А тетя Труди прорычала в ответ:

– Я уже не в том возрасте, когда дерзят!

Потом в спор вмешалась тетя Лизи. Она пришла из кухни, где пекла печенье-звездочки на день рождения подруге, и попросила этих двух ссориться потише, потому что их ор ее нервирует, и из-за этого у нее сгорел вот уже второй противень с печеньями.

Тогда бабушка и тетя Труди, моментально забыв про свои разногласия, переключились на тетю Лизи. И стали орать, что это возмутительно – перекладывать на них ответственность за ее нулевые кулинарные умения.

В кухне действительно воняло горелым. А на столе возвышалась гора чего-то черного, очертаниями напоминающего звездочки. Я положил этого черного себе на тарелку и пошел в свою комнату. Путь пролегал мимо мамы, разговаривающей по телефону. Она вырвала тарелку у меня из рук и пробормотала что-то про горелую еду, провоцирующую рак. Я вернулся обратно и набрал нормальных печений из маленькой горки. Тетя Лизи, как раз вернувшаяся на кухню, погрозила мне скалкой.

Проходя мимо телефона второй раз, я увидел, как мама прилежно поедает те самые черные звезды, вызывающие рак.

– Давай, закругляйся постепенно, – сказал я ей, – я жду звонка!

Мама возмущенно покрутила пальцем у виска и затараторила с полным ртом в трубку.

– У тебя есть свой аппарат в комнате, – сказал я, – почему ты все время занимаешь наш общий?

Тут мама узрела у меня в руке неспаленные звездочки и цапнула парочку.

– Не сжирай последнее! – заорал я и прижал свое пропитание к груди. – Если уж ты ни фига для сына не готовишь, так хоть не обворовывай!

Мама саданула мне ногой по левой голени, от боли я рассыпал всю свою добычу и, ругаясь на чем свет стоит, похромал к себе. С лестницы я увидел, как мама запихивает в рот печенье, сидя на полу.

Войдя в свою комнату, я сразу заметил: тут кто-то побывал. На полу не валялось ни одного конверта от пластинок и ни одной газеты. На письменном столе кто-то сложил все мое барахло ровными стопками. А тапки аккуратно, носками в одну сторону, поставил перед кроватью.

Все ящики и двери шкафов были закрыты, разбросанных шмоток нигде не было видно. И повсюду воняло лимонным средством для уборки. Я приподнял покрывало и заглянул под кровать. Ну конечно! Пепельница и использованные бумажные носовые платки тоже исчезли.

Я выскочил из комнаты с диким воплем:

– Кто это сделал?!

– Это ты сделала? – прорычал я, вбегая в гостиную, где тетя Фея с телевизионным пультом в руке ждала, когда же наконец начнется послеобеденная детская передача.

– Ничегошеньки я не делала, – закудахтала тетя, – а что, что такое?

– Какая-то свинья вылизала мою комнату! – взвыл я.

– Черт возьми, не смей так обо мне говорить, – сказала бабушка, входя в комнату. – Свинья – это ты! Два ведра мусора я вынесла из твоего сарая!

– Мы же договаривались, что в моей комнате никто не прибирается! – орал я.